О принципе самоповторения

Почему мыслители повторяют сами себя? Почему то, что считается литературным недостатком, вовсе не является философским изъяном? Если понимать обучение как эволюцию, а не как процесс, ведущий к определенному выводу, тогда сама философия является системой обучения, где каждый философ – это очередной этап познания или новое направление эволюционной ветви. И в отличие от линейного повествования, в эволюции решающее значение имеет копирование, а в обучении огромную роль играют повторения – для усвоения идеи и освоения её использования, превращения её в инструмент, и в конечном итоге – в часть себя. То есть идеи проходят технологический процесс, в котором инструмент становится частью человека

Когда мир является твоим отражением, ты повторяешься повсюду (Источник)

Верно, что есть мыслители, которые повторяют себя (мягко говоря). Но именно это самоповторение показывает, что важно. Оно не излишне. Оно показывает, что их занимало и что они считали своим главным новшеством. Тот, кто излагает свои прозрения лишь единожды, рискует тем, что они будут упущены. Люди не воспринимают важность вещей при первом прочтении.

Возможно, существовал ранний Кант, изложивший Канта на одной странице, лаконично, но никто не понял его значимости, и потому он был утрачен. Особенность Канта не в том, что он первым подумал мысли Канта, а в том, что Кант был первым, кто понял значимость Канта. Поэтому самоповторение не случайно, а сущностно для великого мыслителя. Один раввин сказал своей жене, которая жаловалась на его постоянные повторения: я узнал, что есть два типа мыслителей – те, кто постоянно повторяет себя, и те, которым нечего сказать.

История первого человека не была бы столь сильной, если бы не было после неё всей Библии, которая уже не о первом человеке. Если бы было много историй первого человека помимо змея, эта история была бы гораздо менее сильной, так что дело не только в самой истории, но и в отсутствии её повторения и в её расположении в начале. Голова змея обретает свою значимость от всего длинного хвоста змея позади неё, но нет смысла стремиться создать змея, состоящего из цепочки змеиных голов. Тогда они не будут столь же сильны, как одна голова. Также и в философии иногда введение важнее всего, поэтому существует много введений, и это даже происходит от того же корня: древний рай [эдем], древние мудрецы. Отсюда важность того, кто первым пришёл к идее, ибо он голова змея, начинающая цепочку, и борьба за первенство.

То есть идея получает свою значимость от своего места в системе, к сведению всех исследователей, которые задним числом находят каждую позднюю идею в древних или ранних текстах. Потому что важно положение в системе. То есть важно не только что сказано, но и кто сказал, то есть какое положение это занимает внутри философии – её системная форма, а не только содержание. Речь идёт не об отношениях власти, то есть о факторе вне системы, который её обнуляет и превращает лишь в маску, а наоборот – о системной структуре, то есть важности только того, что внутри системы и её собственных инструментов, когда она оценивает содержание как живая система.

Ценный аргумент: он утверждает себя как соединяющий две традиции, например, как Кант, поскольку в философии такое объединение считается ценным по философским и метафилософским причинам. Неценный аргумент: он жаждет власти и поэтому цинично объединяет их, чтобы властвовать над завершением обеих. Так почему же никто другой не сделал этого до него? Первый аргумент обосновывает содержание в форме и соединяет их, а второй подчиняет содержание форме и опустошает его.

В заключение (да, и заключение важно, оно показывает, что важно в системе) – философия тоже является правовой системой, и можно даже указать на её разделение на две отдельные правовые системы, как в эпоху рационализма и эмпиризма, и ещё больше – между континентальной и аналитической философией. Нацистская трагедия в том, что несмотря на немецкую упорядоченность, господствующая там философия не аналитическая, а континентальная.