Единое имя

В отличие от современных исследований, которые рассматривают Танах [еврейская Библия] как свидетельство неудачно замаскированной борьбы за власть, подражая фукианской мысли, следует извлекать исторические прозрения из Танаха именно через призму поэтики, отдавая должное писателям и их эстетическим намерениям. Главный вопрос должен быть: как возникла уникальная библейская эстетика и почему именно в Иудее и Израиле? Тогда ответ напрашивается сам: это необходимый эстетический результат иконоборческого монотеизма, где физическое служение Богу и народное религиозное чувство были вынужденно заменены текстуальным служением вокруг слова Божьего, что создало великую литературу, в которую было вложено лучшее народное религиозное чувство. Ибо за великой литературой стоит огромное культурное усилие – а не заговор

Классическая музыка возникла из мощного религиозного чувства, направленного в нее немецкой культурой, которая видела в захватывающем чувстве "высокое" (а затем в романтизме). Так же и классическая библейская литература и классическое греческое искусство возникли из религиозного чувства, которое по своей природе создает сложность (Источник)

Подобно тому, как Книга Царей трактуется в исследованиях как призванная объединить Иудею и Израиль и их традиции в единую идеологию, так и Книга Иисуса Навина была первичным объединителем между Иудеей и Вениамином и их традициями. Книга Судей в своих интегральных частях (без добавлений в начале и конце) также является объединением и сборником историй всех колен, где как раз Иудея почти отсутствует и порой представлена негативно, то есть это в основе своей книга объединения Северного царства (Израиля), в то время как Книга Иисуса Навина в основе своей книга объединения Южного царства (Иудеи). То есть, согласно этому взгляду, эти книги были созданы как сплавленные национальные мифы, и только это объясняет разнообразие идеологических напряжений и противоречивых тенденций, которые они содержат.

Но конечно это ошибка, потому что у других народов не было проблем с созданием идеологического повествования путем стирания остальных традиций и отсутствия сложности. Это стилистическая особенность еврейского рассказчика, для которого красивая история – это история сложная с точки зрения персонажей и идентификации, а не его неудача в создании одномерной идеологической истории. Высокомерие исследователей – вот в чем дело. Эта сложность библейского рассказчика проистекает из отсутствия сложности внутри повествования о богах (например, как у греков) как представителей противоречивых душевных и природных содержаний – поскольку есть один Бог, то с литературной точки зрения человеческий герой и его отношение к Богу становятся сложными и представляют противоречивые душевные содержания.

Основной вопрос в Второзаконнической традиции – почему единство Бога в монотеизме влечет за собой единство культа в Иерусалиме. Ведь наш инстинкт противоположный – раввинистического иудаизма – потому что логичнее наоборот: именно потому что есть один Бог, можно поклоняться ему везде одинаково. Например, в любой синагоге. Но порядок может быть и обратным: единство культа предшествовало единству Бога, потому что его целью было объединение разных традиций и племен, а единство Бога – это второй этап и его радикализация, которая была привлечена как аргумент для единства культа, так что борьба с идолопоклонством – это борьба за политическое единство. И тогда нужно также понимать единство культа как создающее сопротивление множеству идолов и множеству мест и идолам вообще (из-за их тенденции к умножению), и нахождение оправдания всему этому в единстве Бога и его абстрактности. Потому что если цель – это эксклюзивный политико-религиозный центр, чья сила происходит из его религиозной мощи (поскольку нет политической силы), тогда нельзя поклоняться единому Богу более чем в одном месте. То есть, в библейском монотеизме момент единства важнее абстрактного момента "в любом месте", который является более поздним философским моментом, проистекающим из разрушения Храма.

Это обратное объяснение появления монотеизма в Иудее. Потребность в единстве изначально кочевых племен и традиций создала не Библию и ее стиль – а появление самого монотеизма. Необходимость создать политическое единство создала идеологическое единство культа как замену властному единству культа, навязываемому силой сверху – потому что когда нет политической силы, есть идеология.