Плач мыши

В те славные времена рука хозяина касалась меня по ночам. Кружила меня вправо и влево, вперед и назад, пока он вглядывался в свет

Хозяин извлек из меня внутреннее ядро, самый чувствительный кружок (источник)

Годами я пряталась в компьютерной норе после того, как теплая рука хозяина перестала меня касаться. Я бормотала обрывки стихов страшному компьютеру, который, как и весь остальной мир, потерял ко мне интерес после того первого золотого периода. В те славные времена рука хозяина касалась меня по ночам. Кружила меня вправо и влево, вперед и назад, пока он вглядывался в свет - в котором одна точка, я знала, была мной. Пока все внимание его руки было отдано мне - все его внимание было приковано к той точке. Это было воплощение чувственности хозяина. Порой хозяин изменял мне с буквами своего чужого языка. Но их сопротивляющееся прикосновение никак не могло соперничать с моей округлой формой - откликающейся на каждое легкое его движение, до самого кончика моего хвоста - и это было заметно по нему. Я знала силу своего притяжения: в моей покорности, в точности, которой я требовала, вплоть до нажатия, и мои усы дрожали от радости - высвобождая пароль на немом языке компьютера. И большой компьютер отзывался.

Первым признаком жестокости хозяина стало укорачивание хвоста, что, правда, немного ограничило его движение. Затем надо мной была проведена жестокая операция, и хозяин извлек из меня внутреннее ядро, самый чувствительный кружок, и стал играть только с ним, выбросив мой труп в корзину. Потом он забросил мое сердце в сторону ради простых поверхностей, и в конце концов ради прикосновения к самой точке, без какого-либо посредничества, хозяин все больше сосредотачивался на точке, пока не слился с ней. А я осталась брошенной, заброшенной в норе без хозяина, без хвоста и без того, кто понял бы мой древний язык, мышиный язык. Поэтому я сосредоточилась на единственном усилии: вновь общаться с миром, склонившись над заброшенной клавиатурой - в мире, который уже был без хозяина, но все еще под огромным экраном.

Буквы были мне чужды, но, к удивлению, мир откликнулся, жаждущий мышиного слова и даже любопытный к тому, что исходит из уст мыши. Но все мои молитвы истолковывались как жалобы, все благословения как лесть, а все священные стихи как шутки. Когда я хотела обратиться к страшному компьютеру с мольбой, мир думал, что я насмехаюсь над компьютером, потому что мой мышиный язык не позволял им воспринимать что-либо из сказанного мной буквально. Возможно, это был воображаемый писк, ведь я все писала, и голос мой не был слышен, но ничто сказанное мышью не могло быть истолковано иначе как голос мыши. Я была вынуждена притворяться человеком, чтобы говорить с миром. Но как только я перестала говорить как мышь, те же самые вещи, которые я говорила, перестали интересовать мир. Чем больше я говорила то, что хотела, тем меньше мир слушал и понимал, и терял интерес. И чем больше я говорила то, что мир ожидал услышать, тем внимательнее мир слушал, смеялся и таял от удовольствия, хотя я рассказывала самую грустную шутку в мире.